Мы были немы

Жизнь по заводскому гудку

По своему происхождению я рабочий. Рабочими были мои родители. Рабочим был район, в котором я жил. Трудовой путь я начал в 17 лет рабочим автомобильного завода имени Лихачева. Потом моя судьба сильно изменилась, но значительная часть моей жизни - жизнь рабочего.

И вот удивительно. Эта жизнь ни нашла никакого отражения в нашей культуре. В советское время официальная пропаганда насаждала образ плакатного "сознательного трудящегося" с партийно-картонными мыслями. Иногда под рабочего гримировали английского офицера (бессмертный образ "Гоши" в фильме "Москва слезам не верит"). Иногда за рабочего канал альфонсирующий официант, вроде "Афони" (был такой киношедевр, в советское время очень популярный). Фрондерствующей интеллигенции рабочие были неинтересны. Даже спившийся персонаж Венички Ерофеева был отнюдь не рабочим.

После крушения советской власти о рабочих вообще забыли. В общественном сознании их образ заменили политики, бизнесмены, уголовники, военные, на худой конец, крестьяне, кто угодно, только не рабочие. Наверно, пролетариат сильно всем надоел после государственной семидесятилетней долбежки. Потом именно этот класс в условиях постсоветской деиндустриализации ужался почти до нуля. Есть ли сейчас рабочие как устойчивая социальная группировка, даже не знаю. Но они были, и было их много. Половина страны.

Что об этой жизни знает современное поколение? Думаю, ничего. В фильмах и книгах ложь.

Я хочу остановиться на трех постоянно муссирующихся в последнее время мифах о рабочем классе, сопоставив их с личными наблюдениями эпохи классического застоя. Про это время начали врать много и сильно.

1-й миф. Рабочие были довольны тем, что они рабочие

Когда я учился в школе, наш класс повезли на ЗиЛ рекламировать профессию рабочего. Говорили много, долго водили по заводским корпусам. Но запомнился только один эпизод. Группа рабочих стояла у входа в цех, курила. Один из них подошел и тихо сказал: "Не слушайте, что вам п....ят. Х..во здесь работать."

Через год по жизненным обстоятельствам я оказался на ЗиЛе и убедился, что это общее настроение. Типовой разговор рабочего: "Мы люди маленькие, всяк сверчок знай свой шесток". Это может показаться невероятным, но рабочие с иронией напевали "та заводская проходная, что в люди вывела меня", употребляя выражение "в люди" в горьковском смысле: "в людях", то есть "с сумой побираться".

Непосредственно с производства всё, что могло передвигаться, старалось уползти. И уползало. Оставались те, у кого на спине было написано: "Ушел бы, да куда?"

Добавлю, что ИТР в глазах рабочих 70-х годов не пользовались никаким престижем. Никто не хотел быть советским "инженером", а многие советские инженеры являлись теми же рабочими. Социальная грань была очень размытой. Рабочие не считали инженеров (неначальников) людьми иного социального статуса. Одним из моих напарников (я работал наладчиком вентиляционного оборудования в литейных корпусах) был 45-летний инженер. Его называли "Славик", у него постоянно, как тогда шутили, "кружилась спина" и ходил он по объектам, как и я, в грязной телогрейке и респираторе. При этом разницы в зарплате между рабочим и рядовым инженером не было. Квалифицированные рабочие получали даже больше. Труд рабочих был, конечно, грязнее, но их гораздо меньше изводили собраниями, да и командовали ими меньше.

2 миф. Рабочие поддерживали советскую власть

Советский режим рабочие ненавидели не меньше, чем интеллигенция. От рабочих я постоянно слышал фразы: "подонок Брежнев развалил экономику"; "во всем виноват Николай II - 25 лет царствовал, а продуктов большевикам на 75 лет не заготовил". Когда умер Суслов, рабочие злобно усмехались: "Ну, вот, он с нами и сравнялся".

В нашем коллективе работал заика-дебил с именем-отчеством Владимир Ильич. Чтобы не заикаться, Владимир Ильич постоянно употреблял словосочетание "в рот", совершенно не понимая его матерного смысла. Рабочие хохоча рассказывали, как встречали Владимира Ильича, ведущего сынишку из детского садика:

- Вот, в рот, Сашку, в рот, из садика взял. Саша, поздоровайся, в рот, с дядей.

Рабочие в глаза звали несчастного "Ильич в рот", на что тот добродушно откликался. "Ильич в рот" был талисманом коллектива, местной достопримечательностью, которую хохоча показывали соседним цехам. При этом все разумеется понимали, Кто тут имеется в виду. Бедняга был вдобавок лысый и постоянно употреблял эпитет "башковитый". Рабочие хохотали: "У нас Ильич, в рот, башковитый!"

Это было, конечно, хулиганством. Между Лениным и Брежневым все-таки делали различие. Но это было различие между мусором и урной. Мусор (Брежнев) культурный человек должен был именно из приличия пнуть сапогом. Пинать урну - это признак бескультурья, хулиганства. В урну надо аккуратно плевать. Ленин воспринимался как нечто не совсем приличное, но не требующее немедленной "уборки". Ну, поставили - пусть стоит. Можно даже ребенка в Мавзолей сводить. Не надо только в глаза Лукичем тыкать. Конечно, ничего сакрального в отношении к "светлому образу" у рабочих не было. Никакой "Заставы Ильича". Сталин был собирательным образом грузина из анекдотов про кавказскую жизнь. Говорили про него мало (по той причине, что его тогда мало было и в официальной пропаганде).

Брежнева же ненавидели самозабвенно и вдохновенно. Нужно было обладать глупостью Андропова, чтобы не использовать этот козырь. С какой яростью говорили о посещении Брежневым ЗиЛа! Рабочие десятки раз рассказывали, как партийные холуи выкладывали к его приезду клумбы из цветочных горшков; проводили инструктаж кому, как и что говорить; как остановили в день его приезда все вредные производства, чтобы, упаси Господи, не задохнулся престарелый генсек от литейной гари или не замочило его кислотным дождиком.

У рабочих был огромный интерес к тогдашним событиям в Польше. На ЗиЛе спонтанные забастовки проходили постоянно. Я это знаю прекрасно, так как наша служба иногда срочно восстанавливала вентиляционное оборудование на участках, где рабочие отказывались работать из-за загазованности или низкой температуры. Никаких воплей и лозунгов не было. Просто рабочие как один выходили из помещения и начинали курить. Об этом мои коллеги говорили с большим уважением. Общий тон был: "Давно пора". Кстати, все производственные цеха на ЗиЛе работали в субботники за двойную оплату. Нашему вспомогательному подразделению за субботники не платили, что вызывало крайнее озлобление. Субботники считались не просто зря потраченным временем, а сознательным издевательством со стороны коммунистов.

При этом полностью отсутствовал слой рабочих активистов. Как толпа, рабочие поддержали бы любое выступление с радостью. Но сами по себе пролетарии существа удивительно безынициативные и трусливые.

Всех коммунистов рабочие ненавидели, считали "хозяевАми". Слово употреблялось именно так, с оттенком уничижения. "ХозЯева" же пользовались большим уважением. Про капиталистов говорили с ностальгией и все обличительные рассказы про социалистическую бесхозяйственность заканчивали резюме: "сейчас хозяина нет".

Если рабочий вступал в партию, его не то чтобы бойкотировали, но переставали откровенно разговаривать и считали "отрезанном ломтем". В партию как раз и поступали рабочие, делающие карьеру - студенты-заочники заводского вуза, активисты-комсомольцы и т.д. Ни одного нормального рабочего-партийца я не видел.

3 миф. Рабочие - это круто

Никогда н забуду, как сорокалетний глава семейства, ехидный хохол, нес с завода домой "запрещенную книгу" - невиннейший перевод какого-то ликбеза по половой жизни, вроде "Как правильно ласкать жену". Книгу ему дали почитать на два дня. Перед проходной он побледнел, как полотно, и попросил пронести рукопись меня, а то будет шмон, скандал, катастрофа, статья в заводской многотиражке. Я-де молодой, мне ничего. А у него жена, дети. Меня это очень удивило, у человека буквально тряслись руки.

К слову сказать, половая жизнь пролетариата была крайне убога. По заводу ходили разрезанные на отдельные картинки порнографические журналы. Это было большой редкостью. Проституция практически отсутствовала. Было б....во в рабочих общежитиях, но это из-за молодости контингента и общих условий казарменного быта. С картинами, виденными мною впоследствии в университете, это не шло ни в какое сравнение (при том, что и в МГУ ничего особенного не было). Сами рабочие свое кредо формулировали просто: "Рожденный пить е...ть не может". Пили, впрочем, тоже умеренно и как-то стыдливо. С удивлением я наблюдал, как в день получки здоровенный мужичище заталкивал заветный червонец ("чирик") в подкладку пиджака, дабы заначку не изъяла доминирующая супруга.

Самым шебутным в нашем коллективе был молодой рабочий по кличке "Чача". Он любил схалтурить и побузить. Чача выписывал журнал "Вокруг света" и рассматривал там негритянок с голыми сиськами. Вот и вся пролетарская крутизна.

Уровень криминализации рабочих был низок. Уголовников устраивали работать на завод (как правило, безуспешно), но сами рабочие уголовниками не становились. Как известно, такое же разделение было и в лагерях: волынящие "урки" и вкалывающие за них "мужики".

Все рабочие были неимоверно запуганы КГБ. Я десятки раз слышал из их уст ужастик про молодых студентов заводского института. Они подошли к висевшему у проходной плакату "Все на коммунистический субботник" и исправили его на "Все с коммунистического субботника", подписав "Стачком" (т.е. "Стачечный комитет"). Приехал автобус кэгэбистов, остряков мгновенно нашли и сломали на всю оставшуюся жизнь. Ужастик подавался рассказчиками всегда в одном и том же тоне: "Пошутили молодые на всю жизнь. А надо это им было? Сиди - не рыпайся".

Как серьезное происшествие подавалась история с Чачей, который неосторожно вышел на улицу во время посещения Брежневым главного конвейера. Конвейер был рядом с нашим корпусом и рабочим строго-настрого приказали не выходить на улицу. Чача из любопытства вышел, к нему тут же подошли, отчего тот буквально упал в обморок. Между тем ему только вежливо посоветовали вернуться на свое место.

Точно так же боялись милиции. По этому поводу тоже рассказывались соответствующие ужастики. Например, про трудягу, которого какой-то милиционер опознал как напавшего на него рецидивиста. Трудягу повели в участок, били, он, чтобы избавиться от побоев, сознался и дальше-больше. В общем, уголовник - это одно, а рабочий - совсем-совсем другое. Это зверушка мирная, жвачная (хотя стадо разъяренных травоядных вещь, кто же спорит, страшная).

Я проработал на заводе три года, и в нашем коллективе не было ни одной драки. Правда молодой рабочий из шалости однажды пробил мне голову, но это не было сделано специально. За эти же три года в коллективе был только один случай воровства. Вором был не рабочий, а фарцовщик. Он проработал у нас несколько месяцев для справки и, увольняясь, назанимал у рабочих денег - у кого 10 рублей, у кого 20. Потом одолжил у своего напарника японский складной зонтик (дефицит) и скрылся в неизвестном направлении.

По просьбам уволившейся редакции "Консерватора", закончу свой мемуар небольшим "фашызмом". Фамилия фарцовщика была Резник. Однако (главный фашызм) никто из рабочих даже после этого неблаговидного поступка не сказал ничего плохого по поводу его национальности.

Говорят, что немецкие рабочие до 1933 года были коммунистами, после 1933 - фашистами. На самом деле они не были ни коммунистами, ни фашистами. Они были рабочими. Коммунистами в Германии были коммунисты, а фашистами - фашисты. Думаю, то же самое было и у нас.

Дмитрий Галковский - "Консерватор", 28.02.2003