Как доехать до Театральной?

Москва. Карта метро центра города.

 
Финеас Гейдж

Глава 1

В рабочем районе

 
Счастье, что я родился в Москве, в Лианозовских бараках и вырос в пролетарском районе около к/т "Волги". Этот район Москвы, наполненный несчастными работягами, лихой уголовной шпаной и жирными отвратными девками указал мне на будущее дорогу и цель, которой нужно добиваться всеми средствами.

Эта цель - радостная жизнь для простых русских людей.

Россия во что бы то ни стало должна вернуться на карту мира - в конце 70-х это я знал четко. Хозяйственные соображения у меня тоже были, но я их позабыл сейчас. Россия должна была обрести территорию и нацию. И я понимал, что отделенение от всех, включая даже хохлов, с хозяйственной точки зрения было может быть и вредным. Но - необходимым. Одна кровь - одно государство!

До тех пор пока русский народ не объединил всех своих сынов в рамках одного государства, он не имеет морального права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после того, как русское государство включит в рамки своих границ последнего спившегося бомжа и забывшуюся в миллионах долларов русскую теннисистку, лишь после того, как мы расплодимся до 2-х миллиардов, и окажется, что такая Россия не в состоянии прокормить в достаточной мере, все свое население, - возникающая нужда дает русскому народу моральное право на приобретение чужих земель.

Надо что-то делать, пацаны, чтобы нас больше стало.

А именно, для начала - набрать земель евразийских индейцев, потом острова и другие планеты отнять. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогда кровавые слезы войны орошат землю, а земля обеспечит хлеб насущный и радостную жизнь нынешним и будущим поколениям русских людей. А русскими пусть будут все, кто согласится так называться и запишет себе это слово в паспорт.

Радостная жизнь, друзья, это когда мы не будем работать из-за нужды, а будем делать, что захотим. И вокруг - красиво, архитектура, концерты. Фестивали - нашествие, крылья, Пашки Фролова фестиваль. Футбол, митинги и пикеты иностранных посольств.

Например, мы с тобой, товарищ, сможем выпивать хорошую водку, есть больше икры и вкусных гамбургеров, и изредка отваливать пиздюлей всяким там ЛБН, гибддешникам и блекам. А кто хочет - пусть траву курит и на дорогой ворованной тачке ездит. А кто хочет - пусть пидаром становится, наемным рабочим или губастую нигерную телку в дом ведет. А девушки, у кого желание есть - на японские машины и Пежо, и чешские садятся. Волосы красят в белый цвет, дети чужие на заднем сиденье, на переднем правом сестра младшая курит и гордится старшей. Ничего не надо запрещать русскому человеку, да и бесполезное это занятие. Бодрость духа и жизненный тонус у всех от разного. Например, может кто-то и на кладбище в охрану пойдет. Бабки сшибать - на воротах, от землекопов и другие. Так, например поступили Игорь Смирнов, тренер по футболу, Гулливер и Гондоша. Геннадий, кто Гондошей назвал - не знаю я.

Таким образом, упомянутый в самом начале маленький рабочий поселок, слева от Дмитровского шоссе, если ехать из центра в область, кажется мне символом решения великой задачи.

Но и в другом отношении этот поселок, который состоял из Кирпички и Заречки, поучителен для нашей эпохи. Тогда еще не было тотального присутствия мигрантов, иностранных рабочих, а вода в водоемах была чистой, били родники, ключи и плавали караси по 3 кг, а в зоопарках плескались калифорнийские морские львы с детенышами. И не дай бог, чтобы кто-нибудь назвал себя менеджером - избить могли. А евреям и кавказцам - тем вообще хорошо жилось. У них подпольные цеха по всей стране стояли и давали миллиарды дойчмарок подпольного дохода.

Более 20 лет назад это незаметное гнездо стало ареной таких событий, которые увековечили его в анналах русской истории. В сраные 70-е годы, годы тяжелейших унижений нашего, с тобой, братан, Отечества, когда коммунисты из КПСС окончательно распоясались и стали барыжить колбасой, кофем и Жигулями, жить в СССР стало невыносимо. Кстати, сам Леонид Брежнев был добрый и хотел счастья для нас, пацанов из рабочих кварталов, а это вокруг него все были плохие, начиная с родной дочки Халки.

В этом рабочем поселке, про который Максим Горький когда-то написал свой великий роман "Мать", пал смертью героя в борьбе за свою несчастную, но горячо любимую Родину, один парень. Он был с Кирпички, а я жил на Заречке. Когда-то Заречку и Кирпичку речка разделяла. Засыпали ее солдаты.

Звали парня Володька Пепс. По профессии торговец овощного ларька, заядлый "националист", этнический хохол и враг всех подряд иностранцев.

Они во дворе в карты играли. В секу и на жизни. Кто проиграл - утром поливочную машину останавливает, закурить спрашивает, и если водила не русский - ножом его убить должен. Упорно отказывался Володька Пепс выдать своих соучастников, которые, в глазах госврага, должны были нести главную ответственность. Но и мы все, и Володька Пепс и Витька Пищик понимали - кто-то же должен за порядком смотреть. А менты, кстати, в те времена еще такие были, что за всю жизнь ни копейки взяток не брали. Я даже знал таких.

Единственное, что плохо - кололся Володька Пепс и пил какие-то ампулы для беременных теток, жидкость из этих ампул. Совсем как Курт Кобейн! Иностранцы как-то взяли и донесли на него властям, правительственным агентам и ментам. Директор вечерней школы, в которой Пепс получал среднее образование, был по происхождению немец из какого-то гребаного Аугсбурга. Директор, этот немец, тоже написал на Пепса донос, что Володька прогуливает и вскрыться хочет, чтобы от армии закосить и 7Б, степень дебильности такая была, неизлечимая, получить. Чем немецкий директор и приобрел печальную славу, этим своим предательством учеников. И создал, таким образом, прообраз современных немцев, хохлов оранжевых и кавказцев, а также коммунистов, действующих под покровительством г-на Зюганова, Тюлькина, Анпилова и еврея Березовского.

В этом небольшом и грязном районе, который мать Горького называла "рабочей слободкой", озаренном золотыми лучами мученичества за дело русского народа, в этом кусочке Москвы, русском, частично татарским и жидским по крови, советским по государственной принадлежности, в конце 70-х годов прошлого столетия жили мои родители. Отец был добросовестным государственным чиновником, а мать никогда толком не занималась домашним хозяйством, равномерно деля свою любовь между всеми нами - ее единственным сыном и мелкой шпаной гопническо-уреловского типа, кучковавшейся вокруг подъезда. Только очень немногое осталось в моей памяти из этих времен. Может, от того, что мы много пили портвейна, курили и убивали кошек.

Уже через очень короткое время отец мой должен был оставить так и не полюбившуюся ему Заречку, и переселиться в Сибирь, или еще дальше, - за полярный круг. Там бабки хорошие платили. То есть, осесть на самом краю России, где люди не видели негров, а редкие кавказцы были романтиками и беднотой.

Достаточно нудные все эти воспоминания. Но, друзья, потерпите, дальше будет интереснее. Да и не про трех мушкетеров книга эта, а почти как майн кампф.

 
Жребий тогдашнего русского таможенного чиновника частенько означал бродячую жизнь. Многие из таможенников, особенно из аэропорта Шереметьево-2, сначала взятки брали, потом крали, потом сидели, потом пили, потом бомжами становились. Но у нас в простой русской семье таможенников не было.

 
Уже через короткое время отец должен был, повторяю, переселиться в район г. Магадана. Там бы он и перешел на пенсию. Конечно, это не означало, что старик бы получил покой. Как сын бедного офицера он и смолоду не имел особенно спокойной жизни. Ему не было еще 13 лет, когда ему пришлось впервые покинуть родную Москву и охранять с моим дедом русско-японскую границу от самураев и камикадзе.

Потом, вопреки предостережению "опытных" земляков, под колокольный звон отец снова отправился в Москву, чтобы там изучить ремесло крановщика. Это было в 50-х годах прошлого столетия. Это мой отец построил все дома на Заречке и школу на Кирпичке. Тяжело конечно, человеку с провизией на тридцать рублей (1 доллар) отправляться наугад без ясных надежд и твердо поставленных целей.

Когда отцу минуло 17 лет, он сдал экзамен на крановщика башенного крана, но в этом не обрел удовлетворения, скорее наоборот. Годы нужды, годы испытаний и несчастий укрепили его в решении отказаться от строительного бизнеса и попытаться добиться чего-нибудь "более высокого".

Если в прежние времена, в далекой русско-японской деревне его идеалом было стать доктором, фельдшером или офицером-пограничником, то теперь, когда его горизонты в большом городе чрезвычайно расширились, его идеалом стало - добиться положения государственного чиновника. Со всей цепкостью и настойчивостью, выкованными нуждой и печалью уже в детские годы, 17-летний юноша стал упорно добиваться своей цели. И - стал чиновником. На достижение этой цели отец потратил целых 23 года. Обет, который он дал себе в жизни, - не возвращаться в свою родную приграничную японскую деревню раньше, чем он станет "человеком" - был теперь выполнен. На хер она сдалась ему, эта деревня гребаная.

Цель была достигнута; однако в родной деревне, откуда отец ушел мальчиком, теперь уже никто не помнил его, и сама деревня стала для него чужой. Хотя родился мой отец в 1937 г. в Москве.

Как-то отец решил, что можно отдохнуть - поехать в Вербилки, по Савеловской ж/д за грибами. Однако, передумал - теперь он не мог ни одного дня жить на положении "бездельника". Отец, Владимир Николаевич его звали, тайно мечтал купить себе поместье, где-нибудь в окрестностях австрийского городка Ламбаха, где раньше жил Гитлер. В котором сам бы хозяйствовал, вернувшись, таким образом, после долгих и трудных годов к занятиям своих дальних предков. Но, увы - из СССР в Австрию ездить было нельзя. Жизнь в Австрии была намного хуже для рабочих, чем в СССР. А для менеджеров - лучше. Хотя, скинхеды, например, в Австрии уже были. А в России, которая раньше была в три раза больше по территории - не было. Мы все были красные и брали пример с первых национал-большевиков - Владимира Ленина, Феликса Дзержинского, матроса Железняка, который со своей ОПГ парламент в 1917 году распустил и организовал революцию.

В эту эпоху культа русского рабочего движения, движения скинов и национал-большевизма, во мне стали формироваться первые идеалы. Я проводил много времени на свежем воздухе, в лесу около ТЭЦ 21. А вот дорога к моей школе была не очень длинной - меньше минуты.

Я рос в среде мальчуганов физически очень крепких, и мое времяпрепровождение в их кругу не раз вызывало заботы матери. Сплошной криминал. Менее всего обстановка располагала меня к тому, чтобы превратиться в оранжерейное растение или заиграть на пианино.

Конечно, я менее всего в ту пору предавался мыслям о том, какое призвание избрать в жизни. Но ни в коем случае мои симпатии не были направлены в сторону чиновничьей карьеры. Я думаю, что уже тогда мой ораторский талант развивался в тех более или менее глубокомысленных дискуссиях, какие я вел со своими сверстниками, такими же подонками и гопниками, как я. Я стал маленьким вожаком никчемной шайки. Занятия в школе давались мне очень легко; но воспитывать меня все же было делом не легким.

В свободное от других занятий время я учился рыть и строить землянки, собирал пустые бутылки и убивал крыс из рогатки на Мусороперерабатывающем заводе, который на Заречке, ближе в Московской кольцевой, построили французы. Или купались на карьерах в р-не ул. Ангарской, или играли в карты у одноклассника, который жил в деревне Фуниково, в деревянном доме.

У меня, к сожалению, не было возможности часто бывать в церкви, опьяняться пышностью ритуала и торжественным блеском церковных празднеств. Хотя я был крещеный с меньше года, но о боге знал мало, библию не читал. И еще: я часто скандалил, дрался и орал, нервируя бабушку Надю, дедушку Васю и соседей.

Моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать бандитом и грабить банки, как Сталин.

Отец как-то пришел домой пьяный с работы. У него упал кран. К счастью, никто не погиб. Отец сказал мне умные слова:

- Не занимайся хуйней, сынок.

Я слушал.

- А то посадят вас всех. Я слышал, Володька Пепс и Витька Пищик на жизни играют?

Я молчал.

- А ведь я тебя в честь Олега Кошевого назвал, из Молодой гвардии.

- Пап, а Молодая гвардия банки грабила?

- Нет, сынок. Они немцев убивали.

- За что?

- За то, что немцы убивали русских. Нас. Тебя, маму, меня, деда Всю, бабушку Надю, тетю Веру - всех нас хотели замочить, а из Заречки море сделать.

Я задумался о немцах. Я слышал, что Гитлер не любил жидов. Но что он из Заречки хотел море сделать - меня поразило. Вот сука какая...

- Пап, мы же русские. За что же Гитлер на нас разозлился так?

- Обманули его банкиры. Он дружить с нами хотел, а ему сказали: не пойдешь на Россию, в долг ни копейки не дадим. А у Гитлера одна особенность характера была - денег в банках наберет, на них танки и самолеты сделает, а половину своим немцам раздаст. А отдавать деньги назад - не отдавал никогда.

Гитлер снова показался мне умным и прикольным. Я снова задумался о немцах.

- Ты о чем мечтаешь, Олег?

- Грабить банки хочу и жидов мочить. Как Сталин и Гитлер.

Отец потрепал меня по волосам.

- Кстати, сынок. Пока капитализм не наступит, грабить банки всё равно нельзя.

- Почему, папа?

- Потому что они и так твои. Они народные.

- А при капитализме банки чьи?

- А при капитализме банки принадлежат евреям, а работают в них барыги. Или, как говорят в США - менеджеры.

- Пап, а жиды, кто это такие? Евреи?

- Старайся не употреблять это устаревшее слово, сынок - "жиды". Это опасное слово. Тихо, сынок.

Мы с папой прислушались - тишина вокруг, никого. Папа налил мне сухого вина и продолжил:

- Менеджеры, барыги, торговцы всех мастей - это и есть жиды. Кроме тех, кто что сам сделал, то и продает. А евреи, конечно, умеют продавать лучше всех и чужое. Ха-ха-ха!

Папа вдруг очень громко засмеялся и запел:

- Кто жид, кто не жид, даже Ленин не решит, даже Сталин не решит, даже Гитлер не решит. Кто жид, кто не жид только Родина решит, только Партия решит, только Берия решит.

Частушка мне не понравилась. Я любил Роллинг Стоунз и песню несчастных маленьких бомжей из к/ф "Дети песчаных карьеров".

- Пап, а капитализм скоро придет?

- Зачем он тебе, сынок?

- Банки грабить и менеджеров мочить.

- Да ни хрена он не придет, капитализм. Все, аллес. Он был уже, хорош. Коммунизм будет - когда радостная жизнь для всех русских людей. А русских будет много-много. Почти все люди на Земле. И мир будет.

Я молчал. Куму охота отказываться от идеи банк ограбить?

Тогда отец достал из пиджака котлету красных червонцев с портретами национал-большевика Ленина и отделил мне один.

- Купи лучше, сынок, китайские полумягкие ракетки для настольного тенниса и 10 шариков. И останутся еще. А сетку не покупай - палку на стол можно поставить. А про банки и жидов - забудь.

 
Так я и сделал. А вскоре я сам потерял вкус к этой последней мечте - "грабить банки", и стали рисоваться идеалы, более соответствующие моему темпераменту и ситуации на Заречке.

Перечитывая много раз книги из отцовской библиотеки, я более всего останавливал свое внимание на книгах военного и революционного содержания. В особенности - на одном народном издании истории пограничных войск 1939-1941 г. Это были два темно-зеленых тома с иллюстрациями. Эти тома я стал с любовью перечитывать по несколько раз. Прошло немного времени, и эпоха этих предвоенных лет стала для меня самой загадочной. "Как же немцы до Москвы дошли?", - мучил меня вопрос.

Отныне я больше всего мечтал о предметах, связанных с войной и с жизнью солдата. Но и в другом отношении это получило для меня особенно большое значение. В первый раз во мне проснулась пока еще неясная мысль о том, какая же разница между теми русскими, которые участвовали в этих битвах, и теми банкирами, которые за счет нас остались в стороне от этих битв и жирели в прогрессиях.

 
Почему это, спрашивал я себя, Швейцария не принимала участия в этих битвах? Почему дед мой и все остальные воевали, а швейцары не воевали? Разве мы тоже не хотели радостной жизни, как и все остальные, разве все мы не принадлежим к очень серьезной нации - русскому народу? А почему же тогда, как только мы, русские, к радостной жизни подходим, так нам менеджеры или революцию, или войну подгоняют?

И где они кучкуются, эти менеджеры? Эта проблема впервые начала бродить в моем маленьком мозгу. Где? В Америке? В Швейцарии? "Нет, в Лондоне", - как-то подтвердил мои догадки отец. Я проверил и поверил. Но не сразу.

С затаенной радостью выслушивал я ответы на мои осторожные вопросы. Каждый русский заслужил свое право на счастье и обязан принадлежать к империи - России. Но куда делась русская земля? Понять этого я не мог.

 
Возник вопрос об отдаче меня в ПТУ.

Учитывая все мои наклонности и в особенности мой темперамент, отец пришел к выводу, что отдать меня в ПТУ, где преобладают гуманитарные науки, было бы неправильно. Правильно - отдать учиться на крановщика, но на крановщика поблизости нигде не учили. Ему казалось, что лучше определить меня в реальное, рядом с домом, училище для трудных подростков - ПТУ № 142 при заводе ЛЭМЗ, где на днях умерла известная поэтесса Агния Барто.

В этом намерении укрепляли его еще больше мои очевидные способности к рисованию - предмет, который, по его убеждению, в школе был в совершенном забросе. И в ПТУ № 142 тоже. Это радовало отца. Возможно, что тут сыграл роль и его собственный опыт крановщика, внушивший ему, что в практической жизни гуманитарные науки имеют очень мало значения. В общем, он думал, что его сын, как и он сам, должен со временем стать сначала пролетарием, рабочим, а потом солдатом и государственным чиновником. Горькие годы его юности заставили отца особенно ценить те достижения, которых он впоследствии добился своим горбом. Он очень гордился, что сам своим трудом достиг всего того, что он имел, и ему хотелось, чтобы сын пошел по той же дороге. Свою задачу он видел только в том, чтобы облегчить мне этот путь.

Сама мысль о том, что я могу отклонить его предложение и пойти по совсем другой дороге, казалась ему невозможной. В его глазах решение, которое он наметил, было само собою разумеющимся. Властная натура отца, закалившаяся в тяжелой борьбе за существование в течение всей его жизни, не допускала и мысли о том, что неопытный мальчик с Заречки сам будет избирать себе дорогу. Да он считал бы себя плохим отцом, если бы допустил, что его авторитет в этом отношении кем-либо может оспариваться.

И, тем не менее, оказалось, что дело пошло совсем по-иному.

 
В первый раз в моей жизни (мне было тогда всего 17 лет) я оказался в роли оппозиционера. Чем более сурово и решительно отец настаивал на своем плане, тем более упрямо и упорно сын его настаивал на другом.

Я не хотел стать государственным чиновником. Я все еще хотел капитализм, чтобы грабить банки и мочить менеджеров. Чтобы сделать так, - пусть они, менеджеры, там, в Лондоне, Нью-Йорке, Швейцарском Берне и Тель-Авиве, деньги наживают, а мы, русские будем отбирать у них почти все и тратить, чтобы всем нам жить счастливо и радостно на своей, русской земле и в своем, русском государстве. И чтобы русским народом руководил свой, русский мужик, военный, который знает, как трудно жилось нам, пацанам с Заречки и Кирпички. И пусть он правит всю жизнь. А потом другой, тоже русский, тоже с жизненным опытом, тоже военный или разведчик и тоже всю жизнь. Разве отец может быть на год или пять? А правитель для русского человека - больше, чем отец родной. Правитель - отец всей нации. Отцов на пять лет, также как и матерей, не бывает.

Ни увещания, ни "серьезные" представления моего отца не могли сломить сопротивления зарождающейся и крепнувшей во мне идеологии русского наци-панка. Кроме того, я продолжал дружить с отрицательными Володькой Пепсом и Витькой Пищиком, а те, в свою очередь, продолжали играть в секу на жизни водителей поливалок.

Нет, я не хочу быть чиновником. Нет и Нет! Все попытки отца внушить мне симпатии к этой профессии рассказами о собственном прошлом достигали совершенно противоположных результатов. Я начинал зевать, мне становилось противно при одной мысли о том, что я превращусь в несвободного человека, вечно сидящего в канцелярии, не располагающего своим собственным временем и занимающегося только заполнением формуляров.

Да и впрямь, какие мысли такая перспектива могла будить в мальчике, который отнюдь не был "хорошим мальчиком" в обычном смысле этого слова. Учение в школе давалось мне до смешного легко, кроме химии, физики, математики и др. Это положение оставляло мне очень много времени, и я свой досуг проводил больше во дворе и на солнце, нежели в комнате.

Когда теперь, когда я стал политическим авторитетом, любые политические противники, досконально исследуя мою биографию, пытаются "скомпрометировать" меня, указывая на легкомысленно проведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, что враги напоминают мне о тех светлых и радостных днях. И я отвечаю им - да, я современный русский подонок. Забивайте стрелку, может, приеду, может, нет. В ту пору все возникавшие "недоразумения" к счастью разрешались массовыми драками район на район, или против общаг с лимиторами, перестрелками из обрезов в лугах и лесах, а не где-либо в другом месте.

Когда я реально поступил в 142-е училище, в этом отношении для меня изменилось немногое. Я продолжал жить так, как хотел. Но теперь мне пришлось разрешить еще одно недоразумение - между мной и любимым отцом. Пока планы отца сделать из меня государственного чиновника наталкивались только на мое принципиальное отвращение к профессии чиновника и вообще работе на чужую тему, конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда возражать отцу и больше отмалчиваться. Мне было достаточно моей собственной внутренней решимости вообще отказаться от работы, когда придет время. "В падло работа, осознай и оттрудись" - говорили мне Володька Пепс и Витька Пищик. У нас была общая жизненная концепция, но они исходили исключительно из уголовной романтики, а я руководствовался собственными политическими взглядами. Статья, два разворота о панках и "Секс Пистолз" в литературной газете, а также красивая легенда о первом панке Финеасе Гейдже заставили меня принять решение - я стал сыном России и наци-панком. Как оказалось - на всю жизнь.

Это решение я принял твердо и оставался непоколебимым.

Вы не представляете, как просто и легко мне жилось после 17-ти лет. Сегодня, нисколько не постарев, я смотрю на свою абсолютно честную жизнь и понимаю - как правильно вовремя, до 17 лет принять решение о смысле жизни и далее беззаветно, не задумываясь, следовать ему. Любя то, во что веришь. Веря тому, что любишь.

И формула счастья для русского простая. Ее можно вывести на примере моей простой и интересной жизни.

Я коммунист? - Нет. Да, я уже в 17 лет не был коммунист. Но какой я был? Русский. И что такое коммунизм - я по своему понимаю. Коммунизм - это чисто русская мечта, которая обязательно исполнится. И смысл ее - они, не русские, пусть работают, от слова "раб", а мы, русские, будем думать, что с их работой делать. Как менеджеры, они же богато живут. И "труд", это то время, которое ты осознанно тратишь. Чтобы для всех русских людей, в результате твоего труда, настала радостная жизнь. А такая жизнь пусть хоть как зовется, если всем нам от нее хорошо. Коммунизм - да пусть. Фашизм - да пусть. Капитализм - да пусть.

СССР - мне он не нужен. Как отец сказал - все банки народные. Да я не вижу, чтобы они ко мне отношение имели. Или к Вовке Пепсу, или к Витьке Пищику, которые в секу на жизни играли. Непонятно.

Пусть будет Россия и капитализм. При капитализме, например, понятно. Все банки - менеджеров. А менеджер, человек изначально плохой и вредный. Его самое высокое состояние - Родину продать и перепродать и в штаты сбежать. И вера, да любая, барыг не честит.

И что такое русское государство, мне понятно стало. Это машина, которая должна управляться каким-то подходящим русским и делать нашу жизнь за счет барыг лучше и радостнее. Деньги у них брать и нам раздавать. А как кто потратит - на личное усмотрение. Русские не ошибаются, даже валяясь в канаве с двумя высшими или без них. Народный банк - когда в кармане сто баксов и более.

 
Пока я просто молчал, взаимоотношения с отцом были сносные. Хуже стало дело, когда мне пришлось начать противопоставлять свой собственный план плану отца, а это началось уже с 17-летнего возраста. Как это случилось, я и сам теперь не знаю, но в один прекрасный день мне стало ясным, что я, Олег, должен стать художником-передвижником. Мои способности к рисованию были бесспорны - они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в это долбанное 142-е ПТУ. Но отец, бывший крановщик и сын офицера, никогда не допускал и мысли, что художества - это может стать моей профессией. Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идею отца "крановщик из ПТУ № 142", я ответил на вопрос, кем бы я сам хотел стать, сказал - художником. Отец был поражен и изумлен до последней степени.

- Рисовальщиком? Художником?

Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когда я точно и ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на меня со всей решительностью своего характера.

- Об этом не может быть и речи.

- Отец, но художники - все мы и так уже, все русские люди. Я просто хочу быть одним из них. Художникам принадлежит искусство, а что такое искусство - не поймешь. А технолог - разве не художник?

- Художником?! - подытожил отец, - Нет, никогда, пока я жив! Технологом, - да, сынок, согласен.

Художником круче, чем технологом. Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца и его упрямство, то с той же решительностью и упорством он повторил ему свой собственный ответ.

Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем, - "никогда!", а я еще и еще раз заявлял "непременно буду".

Конечно, этот разговор имел невеселые последствия. Отец ожесточился против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, - в свою очередь против него. Отец запретил мне и думать о том, что я когда-либо получу образование художника. Да и простые картины мои ему не нравились. Плохо нарисованы. Не похоже. Неважно, что на них было и как. Отец был из другого поколения, но ведь он мой отец, хоть и не понимает ничего в искусстве. И СССР, и строй политический ведь не чужой мне был - мой, русский. Какая мне разница по поводу соусов - республик. Я не гурман, я простой парень с Заречки. Я, Володьга Пепс и Витька Пищик - мы урелы и гопники.

Я сделал один шаг дальше и заявил, что тогда я вообще ничему учиться не буду. Конечно, такие мои заявления ни к чему хорошему привести не могли и только усилили решение отца настоять на своем, во что бы то ни стало. Мне ничего не оставалось, как замолчать и начать проводить хитростью свою угрозу в жизнь. Зачем расшибать лоб и отбивать мозги? Я думал, что когда отец убедится в том, как плохи стали мои успехи в реальном, около дома, 142-м ПТУ, он так или иначе вынужден будет пойти на уступки.

Не знаю, удался ли бы мой расчет, но пока что я достиг только очевидного неуспеха в сраной путяге. Я решил учиться только тому, что мне нравилось, в особенности тому, что по моим расчетам могло мне впоследствии пригодиться для карьеры художника. Да и диплом о мифическом средне-специальном образовании пусть будет, пригодится при капитализме. Система, она, любая, всегда чудная - не любит художников. Однако, я как в 17 лет поверил, так и сейчас верю - русская система не только возможна, но и грядет неотвратимо.

То, что в отношении моих сформировавшихся убеждений казалось мне малопригодным или что вообще меня не привлекало, я стал совершенно саботировать. Мои отметки в эту пору были совершенно разноречивы: то я получал "похвально" или "отлично", то "удовлетворительно" или "плохо", или кол.

Еще со школы № 668, я лучше всего я занимался географией, историей и любил писать сочинения. Спасибо и учителям - Валентине Федоровне, Татьяне Геннадьевне и другим, помню не всех. История и география - это были два моих любимых предмета, по которым я был первым учеником в классе, мне было интересно. А доказывать теоремы, которые уже доказаны - этого я до сих пор не понимаю. Зачем?

Когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на эту пору, то совершенно ясно передо мной обрисовываются два очень важных обстоятельства:

Первое: я стал русским националистом, гопотой и панком.

Второе: я научился изучать и понимать историю.

СССР был государством бесправных национальностей, и это меня, пацана с Заречки, не устраивало. Как же так? Русский человек есть, а русской земли нет? Так не бывает, здесь какая-то ошибка. В СССР нельзя было грабить банки и менеджеров. Менеджеров не было, а банки были народные. Я хотел в капитализм. Проблемы других народов меня не волновали вовсе. Я их не любил. Они же мне не родные, как мать или дедушка. За что я их любить должен? Пусть армян армянин любит, это нормально. А я - нет.

И еще, друзья. Разве кому-нибудь из честных людей может быть плохо, если русские люди заживут своей, особой и радостной жизнью? Нет. А кому может быть плохо, когда нам хорошо? Только моим и твоим, братан, врагам.

Русский, живущий в СССР, в сущности, не может, или, по крайней мере тогда не мог, в те времена, не мог представить себе, какое значение этот факт - менеджмент, имеет для повседневной жизни каждого, живущего в таком государстве многих, причем, уважаемых национальностей. В шуме чудесных побед героических русских армий в трех русско-европейских войнах русские постепенно стали все больше чуждаться англосаксов, живущих по ту сторону воды, на островах, частью перестали их даже понимать. Все чаще и чаще стали смешивать, путаться - особенно в отношении немцев - немцы достали. Но, как это не странно, мы научились их прощать. Прощать немцев за миллионы убитых русских и белорусских оказалось также просто, как и не видеть основного врага - Лондон, английскую королевскую семью, которая стоит за заговором против всех европейских высоких национальных династий и против нас веками. А менеджеры - они родом с берегов Темзы. Точнее, с одного ее берега, где сегодня Березовский и чеченские террористы живут.

Именно на нем, там, поселились первые банкиры и менеджеры, а банда морских разбойников (англосаксы), приняла решение вкладывать бабки в их банк, доверять им увеличение прайса и крышевать менеджеров - защищать от русских и полоумных крестоносцев. Что говорить, все правильно поступили. В своих интересах. Но - не в наших. Не в интересах Заречки, Кирпички и девчонок в района к/т "Волги", которые гоняли с нами в Крым на мотоциклах.

Что касается крови. Люди никогда не были чистокровными. Русские тоже. Мы поняли, что если бы не бытовые замесы, мы, возможно, и были бы чистокровными, но у нас никогда не хватило бы сил на то, чтобы в такой мере наложить свой отпечаток на жизнь планеты. И так нелепо просрать территории. Сегодня - надо все исправлять, а охота отдохнуть, бухнуть, хеша курнуть. Но ты, пацан, или менеджер по сложившимся обстоятельствам - ты будь свой. Помни об этом и дорожи, что ты русский. И тебе будут завидовать. Пусть у тебя мать еврейка - это не повод для грусти. Хотя, колнечно, и не радует. Русская кровь, пусть хоть 0,00001... И далее, но на единицу оперевшись - она доминирует, сильнее всех. Разве мать еврейка не может сделать для своего русского сына больше, чем гильотина? Да, может. Разве еврейка виновата, что онат не русская? Нет, не виновата. И в этом, товарищи мои и моих детей - наша правда. Единственное - нас, русских, очень мало. Кого много - очень много мусульман. Кто-нибудь из нас плохо думает о Коране? Нет. Об Аллахе? Нет. Одна просьба к вам, братья по разуму и иностранцы - покиньте нашу землю, иначе будете мертвы. Как там у вас считается, кто прав, - нам все равно. С уважением - но пора домой вам. До свидания. Не прощаемся же?

Мы, русские, умеем убивать тех, кто нагло претендует на нашу землю.

Я - наци-панк. Я умею помогать Родине и знаю, помогая - не похвалы, не достатка от Отечества пока мне не дождаться. А устроит ли меня материальное или иное вознаграждение? Конечно, не устроит, как и тебя, мой друг. А что устроит? Недосказанность в наших отношениях. Или, назовем недосказанность иначе - правда.

 
- Кто ты, Олег? Ты из шайки большевиков?

- Да. И я атамана Дутова прощаю. Я - национал-большевик.

- А жидов ты прощаешь?

- Нет.

- А почему?

- Жид - менеджер, который торгует русскими интересами. Продает их по дешевке. А еще есть мама у жида, схожая с твоей и моей, но она ему противные слова на ночь шепчет. Про меня, тебя, Володьку Пепса и Витьку Пищика. Про русских. И эта мама мечтает об одном - о захвате портов и пересечении русского водного и воздушного пространства. Но это не наша мама. Эту маму - что ж теперь - убить? Ага.

И подумай, может ли кто-нибудь из буржуазных теток понять молодого панка, валяющегося на метрах бетонного балкона. И когда стая войковских собак идет, 15 штук и больше, - панк знает, это свои бредут.

 
А между тем русские сделали так, что в СССР могла даже возникнуть ошибочная мысль, будто Россия является не русским государством. Либо это совершенно небывалая нелепость, либо - блестящее свидетельство в пользу 20 миллионов русских, убитых реальными оранжевыми немцами и их вассалами - триедиными прибалтами и Варшавой.

Скажу честно: я никогда бы не поехал в Латвию, Литву или Эстонию. Почему, спросишь меня ты, например, эстонец? Чтобы не смеяться над тобой и твоей глупышкой - Латвией. А путал я вас всегда, с октябренских дней. Не образован я, русский, не менеджер, а ты, литовец - образован, даже по-русски говорить умеешь бесплатно. Да? Ха-ха-ха! Ты смеешься над нами, русскими. И я смеюсь - лучше нас воинов нет, и башку тебе не чечены разнесут и не гитлеровцы. Ты кто, милый друг, спиздивший у СССР русские бабки? Ты - никто, отдавай деньги. Нас будет пять, а мусульман пятьсот, а нас пять тыщ еще за углом и все с ножами. И Володька Пепс там, и Витька Пищик, и учительница по русскому Валентина Федоровна, и Брежнев сам и все 142-е ПТУ... И мы вас, бль, замочим и похороним вместе с вашим гребаным менеджментом. Аллах Акбар...

Мы вам покажем, блядь, как в сметану ссать!

Продолжение следует...

Олег Гастелло